Народ приветствовал своего заступника, не подозревая, что тот вступил на мученический путь, который неизбежно должен был привести его к гибели. Царь заставил Филиппа подписать приго­вор Освященного собора (высшего собрания иерар­хов русской церкви) о его избрании митрополитом и невмешательстве его в дела опричнины. Полтора года после избрания прошли в мире и надеждах, не слышно было и о новых казнях. Филипп не жалел времени и сил, чтобы достойно выполнять обязанности предстоятеля (главы) русской церкви. Он назначал епископов и наблюдал за их деятель­ностью, управлял владениями церкви, помогал пострадавшим от эпидемии чумы и т. д. Не забывал Филипп и свою Соловецкую обитель, посылал туда дары, интересовался строительством, а также нуждами и благополучием монахов. В память о своём детище он начал возводить в Москве церковь во имя Святых Зосимы и Савватия Соловецких. Но эта тишина и спокойствие были лишь предвестни­ками новой бури.

Осенью 1567 г. царь вернулся с театра военных действий Ливонской войны, не добившись успеха. Он был озабочен тем, чтобы оправдать неудачное окончание похода. Поводом для возобновления казней стал раскрытый заговор. Московским боярам - князьям Вельскому, Мстиславскому, Воротынскому, конюшему (одному из высших сановников) Ивану Петровичу Фёдорову и дру­гим - тайно вручили грамоты, подписанные королём Сигизмундом и литовским гетманом Ходкевичем. Король и гетман убеждали их оставить Ивана IV, звали к себе, обещали богатые уделы. Бояре ответили резким отказом, а эти грамоты представили царю. Но подозрение уже поселилось в сердце Ивана IV, и снова начались гонения на невинных людей. Опричники, воору­жённые длинными ножами и секирами, носились по улицам Москвы и искали жертв. За день могли принародно убить и десять, и двадцать человек; трупы лежали на улицах и площадях. Не только бояре, но и купцы, ремесленники, простые люди боялись выходить из домов, ибо могли быть немедленно убиты без суда и следствия.

Гонимые искали заступничества у митро­полита, и он решил обратиться к царю с духовным наставлением: «Истинный владыка тот, кто владе­ет собой, над кем не властвуют страсти и кто всё побеждает любовью. Возможно ли, чтобы бла­гочестивый царь поступал так, как делаешь ты». Иван Грозный был потрясён: до сих пор никто ещё не говорил так со всемогущим деспотом. «Не­счастный человек, - ответил он. - Твоё дело молчать, одобрять и благословлять мои поступки. По какому же праву ты, монах, вмешиваешься в мои дела?» Митрополит не замедлил с ответом. «Я пастырь церкви Христовой, - сказал он, - и мой долг, как и твой, блюсти мир моей паствы... Прошу

В. М. Васнецов. «Царь Иван Васильевич Грозный»

324

тебя, прогони от себя всех, кто губит тебя и твою страну». Негодованию царя не было предела. «Не затрагивай моей власти, если не хочешь навлечь на себя гнев мой, - отвечал он. - Или оставь сан митрополита». На это Филипп с достоинством сказал: «Я не сделал ничего для того, чтобы получить этот сан. Это ты нарушил моё уединение в пустыне и теперь поступаешь, как тебе хочется».

Как видно, беседа оказалась безрезультатной и только убедила царя, что митрополит - сторонник бояр и это они внушили ему мысль уничтожить опричнину. Нашлись и пособники царя: ими стали архиепископ Новгородский Пимен, епископ Суз­дальский Пафнутий, епископ Рязанский Филофей, а также царский духовник Евстратий, которые наговаривали на митрополита Филиппа, стараясь выслужиться перед царём.

Митрополит, поняв, что теряет доверие Ивана IV, пользовался каждой встречей, чтобы напом­нить самодержцу о милосердии, прощении, угро­жая судом Божьим. Поняв, что царь не из тех, кто позволяет учить себя, Филипп решил обратиться к нему всенародно. Однажды, весной 1568 г., Иван IV вошёл в кремлёвский храм Успения Пресвятой Богородицы, чтобы присутствовать на божественной литургии. Он и вся его дружина были в чёрных одеждах и высоких шлыках (головных уборах) и, по словам летописца, напоми­нали ряженых. Митрополит Филипп вёл службу. Трижды царь приближался к нему, но тот оставался неподвижным и не обращал никакого внимания на бояр, которые шептали ему: «Святой Владыко! Это государь: благослови его!» При всеобщем молчании митрополит обратился к царю: «В сем виде, в сем одеянии странном не узнаю царя православного; не узнаю и в делах царства... О, Государь! Мы здесь приносим жертвы Богу, а за алтарём льётся невинная кровь христианская. Отколе солнце сияет на небе, не видно, не слыхано, чтобы цари благочестивые возмущали собственную державу столь ужасно».

Тем удивительнее было призвание Филиппа Царем Иваном в митрополиты московские. Повинуясь приказу Царя, Филипп пришел в Москву. По дороге русские и корела и прочих языков люди толпами стекались к нему под благословение, моля о заступничестве.

При представлении Царю Филипп просил отпустить его назад в Соловки. Сие имело вид обычного смирения, и бояре с епископами совокупно, по обычаю, стали уговаривать Филиппа, и тут он заговорил речами, коих на Москве не слыхивали, разве что тайно читали такие слова в письмах тех, кто смог убежать в Литву. Открыто принялся он укорять епископов за то, что они, видя поступки Царя, не обличают его и не говорят правды.

Не смотрите на то, что бояре молчат! Они связаны житейскими выгодами, а нас Господь для того и отрешал от мира, чтобы мы служили истине, хотя бы и души наши пришлось положить за паству, иначе вы будете истязаемы за истину в день судный…

Тогда все поднялись на Филиппа, только иные, пораженные смелостью монаха, лишились голоса. Но, заглушая крики, непреклонный Филипп возгласил, глядя прямо Царю в глаза:

Я повинуюсь твоей воле, но оставь опричнину! Твое дело не богоугодное. Сам Господь сказал: «Аще царство разделится - запустеет!» На такое дело нет и не будет тебе нашего благословения.

Царь повторил обычную свою выдумку, то ли веруя в свои измышления, то ли лукавя:

Владыко святый! Воссташа на мене мнози, мои же меня хотят поглотить!

Никто не замышляет против твоей державы, поверь мне, - ответил Филипп. - Свидетель нам всевидящее око Божие; мы все приняли от отцов наших заповедь чтить Царя. Показывай нам пример добрыми делами, а грех влечет тебя в геенну огненную. Наш общий владыка Христос повелел любить Бога и любить ближнего своего, как самого себя; в этом весь закон.

Царь стал грозить своим гневом, приказывая Филиппу быть митрополитом.

Если меня и поставят, то все-таки мне скоро потерять митрополию, - спокойно ответил монах. - Пусть не будет опричнины, соедини всю землю воедино, как прежде было.

Слова эти разнеслись по всему царству, и не было в семимиллионном тогдашнем населении человека, который бы не воспрянул духом: пришел заступник народный, пришел радетель отечества. Потому и был вопреки своей воле поставлен Филипп в митрополиты 25-го дня июля в лето 1566-е.

Между Царем и митрополитом установился недолгий мир. Монах молчал об опричнине, Царь приостановил свои мучительства и казни, но ненадолго - злая природа брала свое.

Филипп стал постоянным просителем и ходатаем за опальных, стараясь укротить царскую свирепость своими наставлениями, веруя в его исправление.

Но Царь требовал одного:

Молчи, отче, молчи и благословляй нас по нашему изволению!

Наше молчание, - отвечал Филипп, - ведет тебя ко греху и всенародной гибели!

Не прекословь державе нашей! - кричал Царь. - Не то гнев мой постигнет тебя; или оставь свой сан!

Я не просил тебя о сане! - отвечал Филипп, пылая огненными очами степняка. - Не посылал к тебе ходатаев, никого не подкупал! Зачем ты взял меня из пустыни? Если ты дерзаешь поступать против закона, твори как хочешь, а я не буду слабеть, когда приходит время подвига!

От прежней приязни Царя к митрополиту не осталось и следа. Филиппа Царь перестал допускать к себе, а Филипп и не просился.

31 марта 1568 года, в воскресенье, Царь приехал к обедне с толпою опричников в Успенский собор. Все были в монашеских одеяниях. После обедни Царь подошел к Филиппу за благословением - Филипп молчал и глядел мимо Царя. Царь обратился к нему в другой и третий раз. Филипп все молчал. Когда же бояре закричали: «Святый владыко! Царь Иван Васильевич требует благословения от тебя», - Филипп оборотился на Царя и спросил:

Кому ты думаешь угодить, изменивши таким образом благолепие лица своего? Побойся Бога, постыдись своей царственной багряницы! С тех пор как солнце на небесах сияет, не было слышно, чтобы благочестивые Цари так возмущали державу свою! Мы здесь приносим бескровную жертву, а ты проливаешь христианскую кровь своих верных подданных. Доколе в русской земле будет господствовать беззаконие? У всех народов - и у татар, и у язычников - есть закон и правда, только на Руси их нет. Во всем свете есть защита от злых и милосердие, только на Руси не милуют невинных и праведных людей. Опомнись! Хотя Бог и возвысил тебя в этом мире, но и ты - смертный человек. Взыщется от рук твоих невинная кровь. Если будут молчать живые души, то каменья возопиют под ногами твоими и принесут тебе суд!

Филипп! - простонал вне себя от бешенства Царь. - Ты испытываешь наше благодушие! Ты хочешь противиться нашей державе. Я слишком долго был кроток к тебе, щадил вас, мятежников, теперь я заставлю вас раскаиваться!

Не могу, - ответил митрополит, - повиноваться твоему повелению паче Божьего повеления. Я - пришелец на земле и пресельник, как и все отцы мои.

Буду стоять за истину, хотя бы пришлось принять и лютую смерть.

Вся ненависть Ивана-царя оборотилась на Филиппа и всех, кто хоть как-то был близок ему… На другой же день он замучил истязаниями, как бы в досаду Филиппу, князя Василия Пронского, только что принявшего монашество. Весь июль уничтожал вотчины опальных бояр. Царь, и сам не брезговавший убийством (он собственноручно зарезал старика-конюшего Ивана Петровича Челядина), поощрял убийства и насилия, творимые на его глазах опричниками. Опричники врывались в дома, истязали и казнили не только мужчин, невзирая, знатного происхождения или простого, но по прямому приказанию Царя хватали жен опальных людей, насиловали их, некоторых приводили на блуд к Царю, врывались в вотчины, жгли дома, мучили и убивали крестьян, раздевали донага девушек и голых заставляли ловить кур, при этом стреляя в них. Тогда многие женщины, не вынеся стыда, сами лишали себя жизни.

Много лет спустя явится мысль, что Царь-маньяк уничтожал перешедших на сторону Москвы бывших половцев - людей степи, стремясь обезопасить Московское царство от потомков Орды! Но, во-первых, сыны степи потому и пришли под державу Московскую, что были лютыми врагами Орды, а во-вторых, вместе с князем Куракиным-Булгаковым и сродниками его, Турунтаем-Пронским, думным дьяком Казарином Дубровским и сродниками их погибли Дмитрий Ряпо-ловский, трое князей Ростовских, Петр Щенятьев, казначей Тютин и все сродники их, северяне и славяне прикоренные… Слепа была гроза над Русью, слепа, беспощадна и кровава… И смысл ее необъясним или смутен и доныне, а бывым при расправах тогда в то кровавое время и вовсе казался адом, под ногами каждого разверзшимся. Все чаще раздавался шепот в потаенных углах, что на троне воцарился антихрист. И впервые, зато навсегда была подорвана вера русского человека в богоизбранность Царя, в то, что Государь правит милостию Божьей…

Когда по чину митрополит оборотился и возгласил: «Мир всем», то увидел, что один из опричников стоит в тафье.

Царь! - крикнул митрополит. - Разве прилично благочестивому держать агарянский закон?

Как! - завопил Царь, рядившийся чуть ли не в игумены.

Грозно указал Филипп в сторону Царя бестрепетною рукою:

Вот от лика сатанинского!

Напрасно опричник поспешно сдернул с головы и спрятал тафью. Стоустая молва разнесла, что не то в свите, не то сам Царь - от лика сатанинского, - Филипп сказал. А слава Филиппа была незыблемой, всенародной и безупречной.

Тогда Царь измыслил не просто устранить и уничтожить Филиппа, но опорочить его. Подкупом и угрозами были собраны свидетели различных нечистых дел, коих Филипп, разумеется, не совершал. Главным свидетелем был игумен соловецкий Пафнутий, который соблазнился обещанным епископским саном. В угоду Царю он заявил себя врагом Филиппа, не ведая, что через два года его постигнет участь, которую он приуготовил гонимому митрополиту.

"К сожалению, фарисейский дух иногда проявляет себя и в Церкви, среди тех, кто называет себя учениками Христовыми. Ни чем иным как фарисейством нельзя назвать ту кампанию протестов, которая в последнее время была развязана против Предстоятеля Русской Православной Церкви Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла в связи с его встречей с Папой Римским Франциском 12 февраля в Гаване и подписанной ими Совместной декларации. Я имею в виду, прежде всего, заявления одного епископа, нескольких клириков и нескольких мирян, выступления участников двух непонятных сборищ, организованных в Санкт-Петербурге и в Москве, а также письма с протестами, поступающие в Московскую Патриархию, Отдел внешних церковных связей и некоторые другие синодальные учреждения. Письма эти, написанные «под копирку», содержат одни и те же обвинения, перетекающие от одного автора к другому."

Причем опять - католики - это наши братья (старшие и умные) , а вот те, кто посмел усомниться в святости гаванской декларации - неизвестные лица, которые называют себя учениками Христовыми, но таковыми не являются. Католические сборища - это Церковные Соборы, на которые надо равнятся, а собрания истинных и никем не отлученных архиереев, священников и мирян - это "непонятные сборища".

Самое смешное - это то, что владыка святый упрекает в "одних и тех же обвинениях".
Видимо, он полагает, что если бы одни упрекали патриарха в том, что тот целовался с папой, а другие - что недостаточно взасос целовался - вот тогда был бы повод разбирать эти обвинения. Нет, конечно, ни за что бы не сказал ОВЦС, что обвинения смехотворны, потому что противоречат сами себе.

Пропаганда.com. Если обвиняют в одном и том же, говори, что под копирку. Если в разном, говори, что противоречат сами себе.

"Однако, в отличие от древних фарисеев, действительно досконально знавших букву закона, наши так называемые «ревнители Православия» своими доводами доказывают плохое знание Священного Писания, учения святых отцов и даже постановлений, принятых на Соборах Русской Православной Церкви."

После такого златоустовского раската грома я надел дождевик и стал с тревогой ожидать разряда небесной молнии Священного Писания, поражающий фарисеев, и дождя из святоотеческих цитат и постановлений Соборов Русской Церкви, повелевающих взяться с католиками за руки и бежать по полосе прибоя навстречу рассвету.

Вместо этого владыко митрополит публично еще раз пережевал разъяснение ОВЦС (причем сразу стало ясно, кто это его кропотливо писал долгими апрельскими ночами) о том, как лично владыка митрополит не сомкнул глаз и не дал веждома своима дремания с самого начала гонения на христиан в Ираке с 1991 года.

Затем наконец пролилась струйка соборных постановлений - оказывается (мы это уже слышали из "разъяснения") , гаванская декларация была выполнением завета Архиерейского Собора о том, чтобы сделать все возможное , чтобы остановить убийство христиан вакхабитами ваххабитами.

Я лично не понимаю, почему ради того, чтобы остановить убийство христиан радикальными исламистами, я должен свято уверовать в то, что католики - это Церковь. Я ударился три раза об стол (честно ударился -легонько правда) - чтобы найти хоть какую-то взаимосвязь между этим следствием и причиной - но не нашел.

Вместо этого я понял, что Святейший Патриарх сделал не все возможное (по крайней мере, по словам владыки Илариона). И тем самым нарушил, а не исполнил постановление Архиерейского Собора 2016 года.
Он мог принять ислам и сделать обрезание, и как новообращенный муфтий, поехать в Сирию и остановить бойню. Более того, весь ОВЦС мог сделать все возможное - тоже принять ислам полным составом и уехать в Сирию останавливать бойню христиан. Почему вместо этого они ограничились попытками загнать Церковь в унию с римо-католиками - и почему именно с католиками, а не с сирояковитами или коптами - не понятно. Возможно, в ОВЦС проблемы с географией и они думают, что Сирия и Ливия - это где-то в Италии.

Затем владыка Иларион делает заявление, которое вгоняет не просто в ступор. А в вялотекущий хронический ступор.

"Этот призыв оказался чрезвычайно актуален, о чем свидетельствует тот факт, что Россия и США вскоре после встречи договорились об установлении перемирия в Сирии."

Ээээ...
WHAT????
Quod???
Nani?

После призыва папы и патриарха.... РОССИЯ И США ДОГОВОРИЛИСЬ О ПЕРЕМИРИИ.
Россия и США.
Я вообще потерял нить всякой логики.
Давайте еще раз.
Итак. Злые арабы и негры- исламисты убивают сирийских христиан. Ок.
Поэтому патриарх отправился на встречу с папой римским.
В Гавану.
В результате этой встречи (по уверению владыки Илариона) Россия и США заключили перемирие.

Один из нас - или я - или владыка Иларион - чего то курили. Наверное я, поэтому не могу понять этой чистой и прозрачной логики, вытекающей из Священного Писания, святых отцов и соборов Русской Православной Церкви.

Не остановившись на этом, владыка включает модуль демагогии.
" Хотелось бы спросить наших «горе-ревнителей»: вы против того, чтобы в Сирии прекратили убивать христиан? вы против того, чтобы у христиан открылась возможность вернуться в свои дома? Я думаю, что ни один человек, у кого осталась хоть капля совести, не будет отрицать необходимости прилагать все возможные усилия для спасения невинных людей."

Во-первых,вот лично я против того, чтобы меня называли горе-ревнителем.
Я прошу милостивого снисхождения и чтобы ко мне хотя бы из икономии митрополит Церкви обращался хотя бы так же, как к он обращается к еретикам "Дорогой возлюбленный брат о Господе"

Во-вторых это все напоминает мне психическую атаку в тоталитарных сектах. Ты свидетельствуешь об Иегове меньше восьми часов в сутки? Ты знаешь, что из-за этого люди не обращаются к Иегове и вызывают гнев его? Ты знаешь, что гнев Иеговы - это землетрясения, пожары и войны? То есть ты хочешь, чтобы были землетрясения, пожары и войны? Ты хочешь, чтобы погибали дети? Нет? Тогда иди и свидетельствуй об Иегове восемь часов! Десять часов!

"Какие усилия приложили сами эти, с позволения сказать, «ревнители», чтобы облегчить участь страждущих братьев? Почему они не провели конференции в поддержку гонимых?"

Ок. Владыко. Когда вы будете страждать, я проведу совместную конференцию с местным ксендзом в вашу поддержку. Будет минералка и таблички с титулами а на стене портрет святейшего. Честное слово.

Такое впечатление, будто в ОВЦС вообще какое-то своеобразное представление об окружающем мире.

"не собрали средств для помощи беженцам? "
Так патриарх с папой ездили в Гавану скинуться на беженцев?
Я что-то вообще ни буквы по поводу скинуться на беженцев в "гаванской декларации" не помню. Может, у владыки Илариона другая версия - режиссерская? На четыре листа больше? Выложил бы в инет посмотреть - всем же интересно.

" Вместо этого они устраивают постыдные раскольнические сборища, на которых осуждают миротворческие усилия Священноначалия"
Фу как не стыдно передергивать. На постыдных раскольнических соборищах фарисеев осуждали именование католического сборища Церковью. Я лично просмотрел все четыре часа раскольнических соборищ - кроме просьб ни в коем случае не устраивать раскола со стороны о.Владимира Василика, о.Алексия Мороза и других выступавших - не нашел никаких упоминаний о миротворческих усилиях Священноначалия.
Возможно, эти усилия просто никто, кроме обладающего орлиным взором владыки Илариона, не заметил.

А украинский епископ поступил строго согласно полученной от святейшего патриарха Кирилла инструкцией для всех украинских епископов - в случае осложнения обстановки можно перестать его поминать. Обстановка осложнилась - вот и перестал. В чем проблема?

" , Святейший Патриарх Кирилл также встречался с Патриархом Коптской Церкви Тавадросом II, Патриархом Сиро-Яковитской Церкви Игнатием Ефремом II, Патриархом Ассирийской Церкви Востока Мар Дынхой IV и неоднократно — с Католикосом всех армян Гарегином II."

Видимо, это потому, что есть некоторая разница между встречей и обручением.

"Наоборот, на встрече со Святейшим Патриархом Кириллом Папа впервые на самом высоком уровне признал, что уния не является путем к единству"

Орлиный взор владыки Илариона на этот раз изменил ему настолько, что папа у него стал маразматиком, который считает, что уния не является путем к унии (потому что слово "уния" на латыни и значит "единство")

В Декларации сказано совсем по другому. Странно, что владыка не помнит документ, который сам же писал. Сказано там так:
"Сегодня очевидно, что метод «униатизма» прежних веков, предполагающий приведение одной общины в единство с другой путем ее отрыва от своей Церкви,"
То есть осуждается переход частных общин, а вовсе не уния целых "Церквей". выражаясь человеческим языком - "Я бы взял частями, но мне нужно сразу". Каким образом то, что папа хочет не частями, а сразу выражает, что папа не хочет вообще - мне непонятно.

" Украинские греко-католики, обрушили резкую критику в адрес Папы Франциска за то, что он подписал Совместное заявление. Теперь за то же самое наши горе-ревнители критикуют Святейшего Патриарха, становясь в один лагерь с униатами, фактически объединяясь с ними."

По такой логике, Марк Эфесский, который был против ферраро-флорентийской унии, и Базельский собор, который был против ферраро-флорентийской унии - стали в одном лагере, фактически объединяясь друг с другом. Не говоря уже о Александре Невском, который фактически вступил в единство с католиками, отказавшись от совместной декларации с тевтонским орденом.

"Действительно, где были нынешние ревнители, когда в начале марта этого года вспоминалось 70-летие Львовского собора, отменившего унию на Западной Украине? Никто из них не выступил с публичным заявлением. Когда Папа Франциск в своем послании назвал этот собор «лжесобором», наши ревнители Православия дружно промолчали. "

Ревнители пили чай с постными сушками, потому что (в отличие от председателя ОВЦС, которому, видимо, по статусу положено иное) все послания римского папы проходят на Руси по статье "папа буллу издает - ветер носит".
Пока их не вздумается подписать патриарху Русской Православной Церкви.

Затем владыка пытается выжать что-то из святых отцов. Получается у него не очень хорошо, поэтому приходится всячески кадрировать цитату, чтобы придать покойнику вид живого человека

Итак, первый аргумент владыки - послание вселенских патриархов 1723 года.
" Напомню слова из Послания Восточных Патриархов 1723 года:

Мы почитаем крайне ложным и нечистым то учение, будто бы несовершенством веры нарушается целость и совершенство таинства. Ибо еретики, которых принимает Церковь, когда они отрекаются от своей ереси и присоединяются ко Вселенской Церкви, получили Крещение совершенное, хотя имели веру несовершенную. "

Сложно понять, что хотел сказать этим владыка. И какое отношение то, что еретиков, получивших совершенное крещение, не перекрещивают, имеет к гаванской декларации. К католикам это не относится, поскольку, согласно постановлению собора РПЦ 1620 года католичество - худшая из ересей и из-за повреждения в догматике их крещение нельзя признать совершенным и требует перекрещивания.

С грустью можно констатировать, что владыка Иларион читал только один абзац из этого послания. Иначе бы он обнаружил там такие слова

" Архиерей, кроме того, что совершает все сие (ибо он, как сказано, есть источник Божественных таинств и дарований по силе Святого Духа), один исключительно совершает святое миро, ему только одному усвоено посвящение во все степени и должности церковные; он особенно и преимущественно имеет власть вязать и решить и творить, по заповеди Господа, суд, приятный Богу; он проповедует Святое Евангелие и православных утверждает в Вере, а непокорных, как язычников и мытарей, отлучает от Церкви, еретиков же предает извержению и анафеме, и душу свою полагает за овцы."

В обязанности епископа по этому посланию входит предавать еретиков извержению и анафеме, а не подписание с ними деклараций. Митрополит Иларион может с этим не соглашаться, но ссылаться на это послание тогда уже некомильфо.

А уж после слов " Но справедливо замечено одним из Отцов, что не легко найти между еретиками человека рассудительного; поелику, оставляя Церковь, они бывают оставлены Святым Духом, и не остается в них ни знания, ни света, но тьма и ослепление."

претензии владыки на то, что Гаванская встреча вдохновлялась посланием вселенских патриархов 1723 года могут у недостаточно почтительной паствы вызывать сильные подозрения в лукавстве.

Видимо, познания Председателя ОВЦС в посланиях восточных патриархов ограничиваются одним абзацем из послания 1723 года, потому что в другом послании патриархов 1848 года говорится нечто вообще возмутительное
" Из ересей, распространившихся, какими Бог, весть судьбами, в большей части вселенной, был некогда арианизм, а теперь - папизм. Но и сей последний (подобно первому, который уже совершенно исчез), хотя до ныне еще в силе, не превозможет до конца, а прейдет и низложится и велий глас небесный возгласит о нем: низложен (Апок.12,10)!""

То есть не гаванскую декларацию обещают нам восточные патриархи, а низложение папизма в Апокалипсисе.

" Приведу также цитату из Послания Святейшего Правительствующего Синода Российской Церкви к Вселенской Патриархии от 25 февраля 1903 года."

Послание Синода от 25 февраля 1903 года имеет, конечно, значение для историка, но его вероучительный авторитет по сравнению с постановлениями Поместных Соборов (например, московского 1620 года) имеет очень незначительный.

Наконец, владыка Иларион начинает снова терзать многострадальную цитату.
"Уместно здесь привести слова святителя Филарета, митрополита Московского, из книги «Разговоры между испытующим и уверенным о православии Восточной Греко-Российской Церкви»:
Испытующий: По сему признаку и Восточная, и Западная Церковь равно суть от Бога. Уверенный: Да, поскольку и та, и другая исповедуют Иисуса Христа во плоти пришедша, то в этом отношении они имеют общий Дух, который от Бога есть… Изъявленное мною справедливое уважение к учению Восточной Церкви никак не простирается до суда и осуждения Западных христиан и Западной Церкви. По самым законам церковным, я предаю частную Западную Церковь суду Церкви Вселенской, а души христианские суду или паче милосердию Божию."

Думаю, многим интересно, как делают фокусы.
Разве не увлекательно знать, как на твоих глазах кролик превращается в цветочки?
Посмотрим, как свои фокусы делает митрополит Иларион.
Для этого достаточно на ПОЛНУЮ цитату.

"Я только не пристаю к тем особенным мнениям, которые, при посильном исследовании, нахожу недоказанными, либо совсем ложными. Но поскольку я не знаю, многие ли из христиан Западных и глубоко ли проникнуты сими особенными мнениями, обнаружившимися в Церкви Западной, и кто из них как твердо держится верой "краеугольного камня" Вселенской Церкви, Христа, то изъявленное мною справедливое уважение к учению Восточной Церкви никак не простирается до суда и осуждения Западных христиан и Западной Церкви. По самым законам церковным, я предаю частную Западную Церковь суду Церкви Вселенской, а души христианские суду или паче милосердию Божию."

Выделенное мной митрополит Иларион стыдливо пропустил. И слова митрополита Филарета, что он не хочет выносить суд НАД ЛЮДЬМИ, причем именно потому, что не знает, насколько тот или иной человек поражен католицизмом, а сам католицизм, саму "Западную Церковь" он предает СУДУ (а не гаванской декларации) настоящей Церкви, - превращаются в его устах в экуменизм.

Затем владыка пытается обратить в иудаизм при помощи обрезания и святителя Феофана.
" Святитель Феофан Затворник в «Письмах о вере и жизни» не стесняется именовать церквами те общины, которые по его же словам к истинной Церкви не относятся, но и не абсолютно чужды самого слова во всех отношениях: «Латинская церковь есть апостольского происхождения…»"

Обрезание словам святителя, чтобы они уместились на ОВЦСово ложе, пришлось делать радикальное - на грани евнуха. Потому что :
"Церквами христианскими, как тебе, конечно, известно, именуются, кроме Православной нашей Церкви, церковь латинская и многие христианские общества протестантские. Но ни латинской церкви, ни тем паче протестантских общин не следует признавать истинными Христовыми Церквами - потому что они несообразны с Апостольским Церкви Божией устроением.
Латинская церковь есть апостольского происхождения, но отступила от апостольских преданий и повредилась. "

То есть святитель говорит прямо противоположное тому, что митрополит Иларион.

Владыка Иларион вообще читает те документы, которые он цитирует?
" По мнению этих критиков, Папа с Патриархом могли встретиться и пообщаться «где-нибудь в кафе». А чем хуже зал ожидания аэропорта? В кафе можно, в аэропорту нельзя?"
Видимо, эту критику изобрели в ОВЦС, чтобы ее можно было победоносно сразить.
Я за всю свою жизнь не помню предложений от зилотов папе и патриарху встретиться в кафе.
Я вообще не могу представить такое предложение иначе, как от свидетелей ЛГБТ. Вот честно.

В общем, владыка вылил на головы спящих семинаристов полный (но не ставший от этого ни на йоту правдивее) вариант разъяснения ОВЦС.
Радостного в этом то, что две трети МДАиС, судя по заполненности зала, смогли от этого откосить".

Молился праведный Старец Николай, чтобы народ наш воспринял предреченное и открытое Господом вещему монаху-прозорливцу Авелю о судьбах и бедах России, о том иге страшном жидовском, которое полонило землю, и о мученической жертвенной любви Царя Николая, восшедшего на Крест, дабы пало это последнее иго на Руси Святой.

13.2. Царские Дни 1998 года на Острове

В Царские Дни 16-17 июля 1998 года на Острове, в Никольском храме Батюшки Николая произошло знаменательное для церковной жизни событие, отражающее все наши беды церковные, а значит, и отечественные. В тот год Святейший Патриарх и Священный Синод обратились с Посланием в связи с 80-летием убиения Императора Николая Второго и Его Семьи: провести всенародное, всецерковное покаяние по всем Епархиям в грехе измены Царю, лежащем на народной совести. Слово Святейшего, Постановление Синода было напечатано в «Русском Вестнике», «Руси Державной» и, естественно, было разослано настоятелям монастырей и храмов через Правящих Архиереев. Господь ожидал наших теплых молитв и покаянных слез за восстание и мятеж против своего Тишайшего и Смиреннейшего Царя. Уповал на это и Праведный Старец...

К тому времени Батюшка Николай уже не служил в храме (с 8.01.1998). На его место были назначены два новых священнослужителя. Они прибыли из Псково-Печерского монастыря, чтобы заменить отстраненного Патриархом предыдущего клирика, а Батюшка, за послушание сложившейся в Псковской Епархии «обстановке», «принимал автобусы и мазал маслом», пока были силы. «Истинный монах, - пишет Иосиф Исихаст, - это произведение Святого Духа»... Таковым был Старец Николай.

Он смиренно принял на свою святительскую главу скорби и гонения от духа нового времени, апостасийного времени. Новое духовенство вело себя по-новому: они считали Батюшку «своим прихожанином», слова и благословения убеленного сединами Старца никак не сочетались с современным понятием о послушании. Приехавшие отцы, к тому же, находились на послушании у иных наставников и подчинялись им.

«Все искусственное и обыкновенное», - как говорил Иосиф Исихаст.

Нам, всем, молодым, да и не очень молодым, нужно было падать в ноги подвижнику святому, Старцу Николаю, и просить его духовной помощи. Все мы, без исключения, «подобно нежному росточку, нуждаемся в духовной мудрости и чистой истине», нашим душам необходим чистый свет, а сердцу - глубокие надрезы, чтобы вытек гной заблуждений, самочиния и страстей. У Старца было духовное орудие помочь каждому - смирение, а поскольку смирение - это Истина, он обладал высшими духовными дарованиями, ибо Старец Николай был Богонаученный , подобно Антонию Великому, Преподобной Марии Египетской, Святому Онуфрию Великому, Макарию Великому. Господь украсил Старца всем необходимым для нашего спасения, особенно для монахов... Но враг посеял свои плевелы - и они взошли: новое духовенство позволило плохим помыслам пустить корни в себе. У Батюшки свое - старинное, царское, русское, святоотеческое, древнее, с любовию ко всем, тихое, неспешное, сокровенное, немногословное, неофициальное; у новых клириков, - свой новый, административный закон, который всегда прав и которого они строго держались и неукоснительно исполняли, требуя ото всех послушания себе и своему рассудочному закону , отвергающему жизнь сердца. С такими мерками понять Старца они не могли.

Батюшка несколько раз обращался к присланным служить вместо него новым клирикам с тем, чтобы они провели соборное Покаяние в храме на Острове. Каково же было огорчение Батюшки, когда он столкнулся с решительным и сознательным отказом! Он убеждал, уговаривал, просил хотя бы зачесть Послание Святейшего и Синода, - но тщетно! В ответ на просьбу Старца покаяться соборно, он услышал слова, что Святейший будет служить, его Послание передадут по телевидению, и все, кто хотят, могут посмотреть телевизор. Изумленный Старец сказал в ответ на это: «Мои драгоценные, надо именно в Храме: пусть иконки послушают наше покаяние»...

Старец просит покаяться пред иконками в Храме Божием...

Новое духовенство предлагает посмотреть телевизор и послушать, как Святейший будет читать Послание...

Соборного Покаяния в Храме не допустили новые клирики...

Они начали чтение, предварив словами: «Мы не хотели читать это Послание о Царе, но нас заставили ...» Зачитав несколько фраз из Послания, служащий иеромонах перешел к обвинительной речи в лицо Русскому Народу...

На панихиде по Царской Семье священнослужители «про себя», почти шепотом, произносили Их святые имена, без благословенных, всеми чаемых слов: «Мученики Царь, Царица, Царевич», просто мирские имена: «Николай, Александра, Алексий», и ни слова (!) о Их Царственных мученических страданиях за Русь ... Народ тихо стоял в храме, взывая к Правосудию Божию... Русский Народ страдал за своего Царя... Страдал Старец Николай, что вновь над нашей землей, нашим Островом Православия пронесся вихрь материализма и послушного администрирования... Но Русскому Народу, как писал царский служка Сергей Бехтеев: «...богатому в убожестве своем и сильному безсилием своим - не надо ни лукавых мудрований, ни циркулярных предписаний, он верует . Крепко верит он в силу и могущество Божие, и по великой вере его кресты и купола церквей обновляются и покрываются дивно сверкающим золотом, ограбленные раздетые иконы снова сияют новым чудодейственным блеском и невиданными красками; хромые ходят, слепые прозревают, прокаженные очищаются и мертвые воскресают, потому что блаженные русские люди не сомневаются во Христе своем».

Русские люди не сомневаются в Царе своем...

«Царь грядёт!» - укреплял нас духоносный Старец

Мы веруем, что не одиноки на крестном пути, что рядом с нами наш Царь-Батюшка, Страдалец и Печальник за нашу Землю и Церковь, наш Заступник и неустанный о нас ко Господу Молитвенник . В этой вере укреплял нас Старец Николай. Он говорил, что Царь слышит все наши молитвы и просьбы и притекает на помощь . Он, смиренный и благостный Хозяин Русской Земли, ведает наши сердца и скорби...

Господь оставил нам покаяние в грехе для нашего спасения: если бы не было покаяния, никто бы не мог спастись. И Русскому Народу необходимо каяться в конкретном грехе отречения его от своих Царей-Богопомазанников. Батюшка скорбел, что в Храме, в Божьем храме не было Службы Святым Царю-искупителю и Царственным Новомученикам, где бы могли все соединиться - и Церковь Небесная, и Церковь Земная в молитве ко Господу, Божией Матери и Царю о спасении России.

Воистину, пророческие слова великого Старца-прозорливца Николая: «Царь по нам плачет, а мы о Нем и не думаем»... Батюшка сокрушался: «Спит народ, спит духовенство ... Царь - Неповинный Страдалец за Русский Престол, врученный Ему Господом, Царь - Хранитель и Хозяин Руси дорогой... Как умучили Святого Избранника - вся Россия покрылась безчетными крестами, и страдает, и мучается, пока не проснется и не опомнится ... Царь ушел, простив всех нас, и мы должны просить у Него и у Господа прощения... Царь-Батюшка Николай очень, очень любил Русский Народ и погиб ради спасения его отгреха клятвопреступления Соборного Обета ...»

Скорбь Старца была столь глубокой, что он, после всего случившегося, вышел из келлии и подошел к столбу напротив его дома и несколько раз коснулся тихо лбом, сказав: «Лучше со столбом разговаривать, чем с такими священниками»... Когда один из иеромонахов, после панихиды по Царской Семье пришел к Батюшке на благословение, Старец взял у него из рук Служебник, со словами: «Вам он не нужен. Это - мой!»

В келлии он плакал: «Господи! Что это?! Надо было покаяться! А как надо каяться в Церкви? - Служить Литургию, просить, умолять Господа, и всем идти с молитвой на покаяние, исповедь... Сказать: согрешили против смиреннейшего и кротчайшего Царя ... Господи, прости и помоги исстрадавшемуся Русскому Народу!» Усугубило скорбь Старца в тот день состояние природы: вечером, во время Всенощной, 16 июля 1998 года, грозой расщепило ветвистую сорокалетнюю тую, росшую во дворике Старца, которую он привез из Вильнюса. Она украшала своей мягкой зеленью пространство напротив оконца и радовала взор. Батюшка каждый день благословлял крестным знамением деревца и цветы, росшие на его земле. В этом событии Старец узрел знак Божий: «Это за то, что в Царские Дни в нашем Храме не очистили сердца... Если бы люди покаялись, - то поняли бы, что без Царя нет России . Прости меня, Господи, я у них выгнанный!»

Царский Архиерей плакал за изгоняемого из Русских Храмов Царя.

Плакал, что люди, наущаемые врагом, гонят и губят других людей...

Утешились мы с Батюшкой чтением любимого нами Старца Иосифа Исихаста, который, как бы предсказывая нашу боль, писал:

«Знаешь ли ты, каково, когда ты не искушаешь - тебя искушают? Ты не крадешь - у тебя крадут? Ты благословляешь - тебя проклинают? Ты милуешь - тебя обижают? Ты хвалишь - тебя осуждают? Приходят без причины, чтобы тебя обличить, постоянно звать тебя прельщенным - до конца жизни? А ты знаешь, что это не так, как они говорят. И видишь искушение, которое ими движет. И, как виновный, ты каешься и плачешь, что ты такой и есть... Поскольку воюют с тобой и они, и ты - воюешь сам с собой, чтобы убедить себя, что так и есть, как говорят люди, хотя это не так. Когда ты видишь, что ты абсолютно прав, и убеждаешь себя, что ты не прав... Это искусство из искусств и наука из наук...»

Божественная наука смирения...

13.3. К Царю Святому на поклон

«И не сдержать волны народной ее испуганным врагам: Россия будет вновь свободной, и мир падет к её ногам»...

Батюшка смотрел сквозь время в Грядущее, с крепкой верой на Единого Непобедимого... «Царь грядёт!» - утешил русский Светильник Веры ... Он возносил молитву Царственным [Ново]мученикам, сугубо Царю[-Искупителю], о ниспослании мира, он желал только мира всем, а не войны. Старец всегда повторял, и его слова вписаны в наши сердца: «Мир на земле - это дар Божий. Господь не посылает войну за молитвы Царя-[Искупителя] Николая . Просите Царя, чтобы не было войны. Нам Господа грешно учить и говорить Ему: «не посылай войну», а Царь Господа умолит...»

Возле Царских Врат горячо молились...

Мы молились Господу и просили, чтобы Он вернул нам Царя, в этом было вера наших сердец, этому учил нас незабвенный Батюшка Николаи, Царский молитвенник.

13.4. Наша Вера

Пусть скорбь и гнет царят повсюду,

В сердцах рассеянных людей,

Пусть за Иудой шлют Иуду,

Нам лихолетья буйных дней.

В изгнаньи здесь, и там, в оковах,

В полях Отчизны дорогой,

Неся наш Крест в шипах терновых,

Не будем падать мы душой.

Томясь, молиться будем жарче,

Надеждой пламенной горя;

Чем ночь темней, тем звезды ярче,

Тем ближе светлая заря...

Не век судьбе слепой смеяться

Над нашей русскою бедой;

Не может сердце отказаться

От веры в Промысл благой;

От веры в то, что Он, Пресветлый,

Рассеяв тягостную тьму,

Вернется, радостный и светлый,

Опять к Престолу Своему.

И, всех простив Святой Душою,

Как Самодержец и Отец,

Воздвигнет благостной рукою

Свой Императорский Венец .

Все молились у Царских Врат, а мы с матушкой Иоанной, коленопреклоненно, несколько раз, по очереди, читали в келлии Акафист Царю Великомученику. Батюшка стоял на коленях, опираясь локтями на стул, всякий раз на кондаках и икосах благоговейно крестился. Матушка Иоанна сияла от радости, чувствуя несомненное присутствие в келлии Святого Царя. Батюшка подтвердил словами наши предчувствия: «Истинно, Государь сегодня здесь, со всеми нами, на Острове... А ночью Он причастил меня Святых Христовых Тайн...»

Батюшка стал неземным и недосягаемым нашему плотяному разуму. Сердце ощутило, что безсилен враг, воюющий против Царской Руси, безпомощна злоба против Помазанников Божиих , свято верит и почитает Народ своих пастырей-старцев Богодухновенных; вера народная, выстраданная, укрепится покаянием... Подневолен Народ Русский, но избавлен Царской кровию и чает воссоединения со Христом, Русский Народ-Богоносец... Силен дух народный, он обновляется и просветляется ...

«Царь грядёт!» - молился Старец, и засияли иконами Царственными кладбищенские Врата.

«Русь Святая никогда не умирала и не умрет!» - промолвил царственно Царский Архиерей.

Владыка был старым. Он еще крепился, но ноги уже плохо ходили, голова болела все чаще, и сердце пошаливало. Говорили, что уже совсем отошел владыка от дел, что на покой ему давно пора, что кандидат в его преемники заправляет делами епархии по-молодому бойко, и складно все у него выходит... А сам владыка - для торжеств, для служб архиерейских... Благо, службы служит по-прежнему истово и проникновенно, каждый раз приходя в трепет от святой Тайны свершающегося... И тогда каждый, видя его, не мог не заметить: не сумела старческая немощь преодолеть какую-то удивительную силу, что проявлялась и в голосе владыки, и в движениях - медленных, степенных, а главное - в кротких, чудных его глазах, окруженных сеточками мелких морщинок...

Владыка отдыхает. С каждой литургией все больше уходит из него сил. Он прилег, но спать не может - думает о чем-то, молится, шевеля губами, и слезы застилают сильно блестящие из-под морщинистых век глаза. Он смотрит на стену, на самое любимое - на Казанскую икону Божией Матери и портрет Государя Императора...

Икона, судя по всему, гораздо старее владыки. Она очень темная, изображение просматривается с трудом, да еще идут по нему какие-то белесые пятна, отчего - никто не может сказать. Но икона эта для владыки - самая дорогая. Глядя на нее, он вновь видит себя в небогатом старинном монастыре, где начинал он юношей нелегкое свое служение...

Колокольный звон - на всю округу. Праздник. Только что отошла литургия, наместник сказал проникновенное слово. Мужики, бабы, приодевшиеся ради красного дня, благоговейно-умиленные, радостные, чинно идут из храма к воротам. Вот расступаются все, давая дорогу немолодому статному господину и юному белокурому созданию - нежному облаку из легких локонов, кружев и кисеи. Господа - отец и дочь - почтили монастырь своим присутствием. Девушка, выходя из храма, тоненькой ручкой в белой перчатке высыпает горсть монет в красную лапищу стоящего на паперти нищего, и тот суетливо и подобострастно кланяется.

Этот нищий курсирует постоянно между городскими Знаменским храмом и монастырем. Здесь его знают все. Одет он далеко не в лохмотья, а в платье, бывшее когда-то вполне добротным, но ныне выпачканное, засаленное неимоверно. Лицо его при самом быстром рассмотрении не оставляет сомнений в пагубных наклонностях сего мужа. Монахи неохотно терпят его присутствие - он нагл, несмирен, к тому же ясно, что собранные на паперти копеечки идут не столько на яство, сколько на питие. Но прогнать его монахи не решаются. Иногда он приходит под окна келлий и начинает занудно клянчить на жизнь. Будущий владыка, не рассуждая, всегда подавал ему.

Праздничный день истекал, вечер вновь наполнился будничными делами. Уже поздняя летняя зорька золотила розовеющие облака, когда отец Иоанн (так звали будущего владыку), исполняя послушание, данное наместником, пересекал монастырский двор. За воротами, еще не запертыми, стоял тот самый нищий и пререкался с оказавшимся здесь какими-то судьбами экономом.

Да ты, братец, совсем ошалел! - не по-монастырски трубно взывал эконом. - Сто рублей! Видимое ли дело! Да она и червонца не стоит...

Дешевше не отдам! А не возьмете - в овраг выкину... и туда же за ней кинусь.

Иди проспись, братец, - потерял терпение эконом. - Иди, иди, нечего тут... сторож скоро ворота запирать будет.

И развернувшись круто, пошел в келейный корпус. Словно сами собой ноги понесли отца Иоанна к нищему. Тот стоял как истукан и под ноги смотрел. А когда поднял голову на отца Иоанна - с изумлением увидел монах в светлых, вдруг очеловечившихся глазах пропойцы горькие слезы. Юный монах сентиментальным не был, но сам вдруг сглотнул комок в горле.

Что это у тебя? - тихо спросил, кивнул на предмет, который нищий бережно держал в руках. Тот без слов приблизил предмет чуть ли не к глазам отца Иоанна. Предмет оказался старой иконой плачевного вида, на крепкой, впрочем, доске просматривался тонко выписанный лик Богородицы Казанской... И то ли слезы, непонятно как на глаза навернувшиеся, то ли свет закатный явили на иконном лике Богоматери странное выражение. Пресвятая Владычица живым - и строгим, и просящим в то же время взором глядела прямо в душу отца Иоанна.

Продаешь? - спросил он у нищего.

Сто рублей! - хрипло потребовал тот.

Будет сто рублей, - неожиданно, сам себе удивляясь, изрек отец Иоанн. - Через неделю. Принесешь? Они снова глянули друг другу в глаза.

Бери, отец, - сунул ему нищий икону. - Через неделю приду за деньгами. Сто рублев... Никак нельзя меньше!

Понял я! - отец Иоанн кивнул головой и, погрузившись в непонятную задумчивость, отправился на послушание, прижимая к груди образ.

В эту же ночь он написал письмо брату, лихому гусару, который, случалось, проигрывал за зеленым сукном в одну ночь немыслимые суммы, прося его прислать ему лично сто рублей. Деньги пришли незамедлительно.

Еще через неделю икона замироточила...

Никогда еще в старинном их монастыре не вершилось от икон столь явных чудес. Эконом, узнавший икону, просто плакал. Забрав образ из келлии отца Иоанна, его поместили в храме у алтаря.

Мироточила Казанская икона две недели. За это время множество народа побывало у нее. И однажды произошло то, что старый владыка до сих пор вспоминал с умилением.

День был знойный и душный. Только в прохладности храма находилось спасение от жары. Отец Иоанн в очередной раз с тихой радостью зашел внутрь. Церковь была открыта для паломников, хотя служба уже давно закончилась. Женщина, полная, краснощекая, небедно одетая, с трудом из-за полноты своей делала земные поклоны пред храмовыми иконами... Вот она подошла к мироточивой. В этот момент отца Иоанна опять что-то заставило повернуть голову и посмотреть в ее сторону. И хоть не видел он, как округлились глаза женщины, обращенные к образу, и как чуть ли не ужас мелькнул в этих добрых глазах, но... И вдруг женщина с криком кинулась к нему. Он отшатнулся, а она, падая на колени пред ним, закричала:

Ой, батюшка, ой! Где образ этот взять изволили? Ой, скажи, Христом-Богом молю!

Да я же и купил, - совсем растерялся отец Иоанн.

У кого купил, скажи, отец родной?

Да вот же... нищий на паперти стоял... да я сейчас его у ворот видел.

Заспешила, чуть ли не побежала богомолка к воротам. Не мог отец Иоанн не пойти за ней следом. Неизменный нищий, несмотря на полученные сто рублей, и впрямь был у ворот, рука протянута, губы что-то бормочут. Он и по направлению к женщине машинально руку протянул. А та остановилась на миг возле него, сказала "ох!" и с громким плачем, с надрывными бабьими причитаньями повисла у него на шее.

Братец, родимый! - разнеслось на весь двор монастырский. - Да ты ли это? Ты, вижу, ты, соколик мой, Петечка, братик единственный...

Он обнял ее, прижал к себе, вернее, сам прижался в огромной пышной фигуре. И тоже беззвучно плакал.

Да где ж носило тебя! Мы уж где не искали только... А нынче-то... проездом я здеся, икона, баили, мироточит... Ну, думаю, погляжу пойду, приложусь к чудесному образу. Глянь, а это икона-то наша, та самая, что ты из дома забрал, как ушел... Вот чудо-то Господне!

Да... оно, - пробормотал нищий.

И ушел-то... Молодой был, красавчик, да что ж с тобой стало, да чего ты здесь стоишь-то, руку протягиваешь?

Я, Евфросинья, как с батей поругался, так и приехал сюда, думал сам, один, разживусь, к делу сызмальства приученный. И то, выходило поначалу... А потом все неладно, одно за другое... И видишь вот...

Что домой, дурачок, не вернулся, ждали, искали тебя...

Брат ее опустил глаза.

Не хотел перед отцом виниться, - глухо выдавил он.

Эх, а отец-то уж давно помер! - горестно выдохнула Евфросинья и перекрестилась.

Царствие Небесное, - по-прежнему глухо отозвался Петр.

Ну пошли, пошли со мной, Петечка! - встрепенулась Евфросинья. - Домой тебя увезу. Овдовела я в прошлом годе, одна как перст, будем вместе жить... Ой, как давно ж ты дома родного не видывал... Эти слова уже издалека доносились до молодого монаха, Евфросинья увлекла брата за ворота... Понял теперь отец Иоанн, почему икона эта сто рублей стоила для несчастного человека. Видимо, последнее... Все остальное продано было, не хотел расставаться с ней, единственным, что от дома в память оставалось, да и не продать не мог. А если уж продать, то не за копейки, иначе тоже не мог...

Всю ночь не спал после этого отец Иоанн, все думал о жизни человеческой и молился потихоньку...

Проснулся владыка, вздрогнув во сне неожиданно. Заболела голова со сна. Он тяжело поднялся с дивана, подошел к стене и долго смотрел на образ, висевший отдельно от прочих икон. Не мог забыть он этот образ. Уже архиереем будучи, поделился воспоминаниями о давней истории с нынешним наместником родного своего монастыря, и тот незамедлительно переслал икону в дар владыке...

Вечером Владыка вызвал к себе молодого священника. Появился перед ним человек тихий и смиренный, приятный лицом, но худой до невозможности, словно болящий, и стоял, опустив в пол тихие глаза. Сжалось сердце у владыки - он любил этого молодого батюшку, знал его с пеленок. И обратился к нему вдруг негромко, с болью сердечной:

Гриша, сколько же я просил тебя!

Вздрогнул батюшка от этой тихой сердечности сильнее, чем вздрогнул бы от окрика. На миг поднял глаза, полные боли, и вновь потупился.

Отец Григорий! - возвысил голос владыка. - Жалобы на тебя не прекращаются... Ты ж сам себе не принадлежишь, нешто не понимаешь! Ты - священник. Только что венчан, а так для мирских слабостей умереть вживе должен! А ты что... тебя вчера пьяного волокли домой под локти из дома дьяконова? - Было, владыко, - чуть ли не одними губами вымолвил несчастный священник.

Было... Скажешь, преодолеть себя не можешь? Да можешь ты, должен! - вдруг вскрикнул епископ. - Слышишь: обязан! За тебя церковь молится, за тебя епископ молится, у тебя бла-гос-ло-вение завязать с винопитием бесовским. И ведь во всем ином такого, как ты, - поискать... А одно - все перечеркивает! Тяжко далась эта речь владыке, он откинулся в кресло, задыхаясь, и невольно прикрыл глаза. А открыв, увидел, что отец Григорий плачет.

Хорошо, слушай! - сурово заговорил он опять, отсекая неполезную жалость. - В Головино холера свирепствует. Люди обезумели совсем - бегут голову сломя из домов своих, бросают больных вместе с умирающими, с трупами разлагающимися. И наставить некому, батюшка на днях сам Богу душу отдал. Перевожу тебя в Головино с твоего прихода. Там тебе ныне не до винопития будет, да и после - приход там тяжелый... коли жив останешься. А нет - на все воля Божия. На твое место прежнее - Артемия, давеча рукоположенного. Вот и все.

Тут впервые поднял, не смущаясь, отец Григорий глаза на владыку, и не ужас был в его взгляде, а тихая радость. Еще раз подивился владыка. Вспомнился вдруг давний тот нищий... "Ох, что пьянство проклятое с людьми делает!.."

Осенняя пелена затянула небо. Владыка смотрел в окно, и грустил, ему казалось, что эта беспросветная серость, все окутавшая, проникает в души человеческие, затягивает их изнутри, погашая всякие проблески света. Люди стали равнодушны. В храм ходят как заведенные, а иных поразила зараза неверия. Будучи помоложе, не в пример здоровее, владыка горел боевым духом, и такую войну приходилось ему вести... О какой "свободе" кричат его недоброжелатели, которой он якобы первейший враг и ненавистник? У человека есть свобода болеть и не лечиться, но, калеча другого, он посягает уже на чужую свободу. Ни один здравомыслящий человек не сочтет изоляцию от общества опасного преступника, разбойника, поджигателя - мракобесием. А растлители, поджигатели и убийцы духовные петушатся, чувствуя опору, и продолжают свое дело... Поздно будет, когда опомнятся. Да опомнятся ли?

Вошел отец Игнатий с докладом, что-то говорил очень четко и разумно, владыка, расстроенный своими размышлениями, поначалу внимательно следил за вдохновенным развитием мысли своего помощника, а потом собственные раздумья увели его в прошлые годы. Взгляд Владыки случайно упал на портрет Государя, висящий рядом с Казанской иконой, и он уже заново переживал все, что случилось тогда... Случилось это в его епархии. Был такой отец Никон у него на одном из дальних приходов, воистину глаголом своим пастырским жег сердца... Портрет Императора в красном углу у него висел близ икон. Отец Никон особо любил и почитал Государя. Врагов у него, понятное дело, было поболее даже, чем у владыки, но отец Никон не из тех был, кто может дать себя в обиду. На каждое событие, на каждое даже громкое слово печатное находился у него ответ, и гремел отец Никон на всю епархию. Давно бы уж и сана лишился, если б не заступничество владыки.

И конечно, когда появился в его городке заводила, изгнанный из университета студентик, в считанные секунды сколотивший кружок из авантюрно-разбойничьи-революционно настроенной молодежи, отец Никон не только не стал молчать, а через некоторое время речами своими метко-острыми обратил свободолюбцев, слишком громко о себе повсюду заявлявших, во всеобщее посмешище. Горожане любили своего батюшку и прислушивались к нему.

Отчаянные кружковцы, готовые пожертвовать собой ради идеи, решили мстить. Выпив для храбрости вина, их представители заявились в воскресный день на литургию с целью громогласно выразить протест. Самому молодому из представителей было пятнадцать лет. Но торжественного протеста не получилось - алтарник и сторож за пару минут выставили свободолюбцев за дверь с применением рукоприкладства, не позволив вмешаться в это дело возмущенным прихожанам.

И никто не ожидал, что скандальные события (как все решили потом) поведут к последствиям, ужаснувшим не только городок... Через два дня отца Никона нашли в его доме мертвым, с ножевыми ранениями. Свидетелей не было, вся семья батюшки много дней уже гостила в другом городе у родственников. Ничего, как выяснилось потом, не было взято, но иконы оказались сшибленными с полочек, они валялись на полу, со следами сапог, в обломках и осколках киотов, в кипе листов, выдранных из церковных книг, тоже затоптанных...

Владыка, едва дошла до него страшная весть, мгновенно поспешил в городок и успел застать эту картину нетронутой. Мало сказать, что он был потрясен. Много повидал в жизни владыка, а такого не видел. И первая мысль его была, еще когда он ехал сюда, - о беспощадном наказании преступников, кем бы они ни были.

Владыка потрясенно оглядел все вокруг... и вздрогнул. Поверх кучи обломков и осколков лежал Императорский портрет. Не было на нем ни пятнышка, ни царапинки. А не его ли должны были растоптать в первую очередь?!

"Так это знак они нам оставили! - осенило владыку. - За что... Чтобы увидели, поняли..."

Слишком демонстративно лежал портрет, и царские глаза смотрели, казалось, в небо. Нагнулся владыка, потом встал на колени и поцеловал Государев лик...

Не было беспощадного наказания. Никакого не было, потому что преступников так и не выявили, хотя молодежь и потрясли вроде бы. "Да полно, - подумал Владыка, - их ли рук это страшное дело, дети малые, неразумные..." Царский портрет он забрал себе.

Но что-то мучило владыку, неразумность "малых" этих деток нечто очень уж страшное в себе таила, что владыка понять разумом не мог - не укладывалось у него, но ощущал чутьем это "нечто" как необузданную темную силу. "Что от них ожидать-то, от нынешних, молодых да ранних..." Сразу вспомнился племянник Тишенька, ясноглазый и светлый, и тихий - имени своему созвучно. Слава Богу, и такие еще есть...

Уловил себя владыка на мысли, что совсем отца Игнатия не слушает, вздохнул - сердце ныло. Спросил:

Что отец Григорий?

Слава Богу, трудится денно и нощно. Совсем безбоязненно в заразные ходит дома, напутствует умирающих, почивших отпевает. Люди, на него глядючи, малодушия своего устыдились...

А не... - владыка осекся.

Отец Игнатий понял.

Ничего за ним не замечалось.

Слава Богу!

Вот и Тишенька приехал! Румяный, веселый, чуть застенчивый по старинке, но глядит уже прямо и смело, и боек стал в словах. Тихон - сын единственного брата владыки, гусара, ныне покойного. Женился братец поздно, отцом стал уже будучи за пятьдесят, а потому Тишенька совсем еще молоденький. С каким-то даже нежным трепетом была любовь к нему владыки, и так уж хотелось ему защитить племянника от надвигающегося страшного "нечто"...

Приветствия, трапеза - и вот владыка ведет Тишеньку в свой кабинет. Хотя, можно сказать, это Тихон его ведет, поддерживая. С трудом опустился владыка в свое старенькое, но такое привычно-удобное кресло. Долго отцовски-любовно глядел на юношу, потом сказал спокойно, без вдоха:

Умру я скоро.

По обыкновению Тихон начал возражать, но владыка эти возражения пресек.

Христианину так говорить негоже, Тишенька, от близкой смерти глаза воротить негоже. Напротив, лишь о том думать и надлежит. Особливо нам, монахам. Да и для мирских это самое главное - память смертная... даже для юношей таких. А что умру... Конечно, все Господь. Да уж чувствую... Как-то сразу все хвори прихватили... в чем душа еще держится, не знаю. Вот, Тиша... - владыка обратил свои всегда сияющие, несмотря ни на какую немочь, глаза на Казанский образ и Царский портрет. - Вот главное наследство мое тебе... Сейчас расскажу...

Он замолчал на мгновение, и в это самое, ставшее страшным для владыки мгновение, племянник вставил ответ, который...

Но я не могу их принять! - тихо сказал юноша, вроде бы смущаясь, но честные глаза его смотрели прямо. - Это было бы неправильно, потому что я... простите, дядя... в Бога не верую.

Как?! - вскрикнул владыка. В глазах его потемнело.

Да. Вам, конечно, это неприятно... простите! Но мои убеждения... и я... Я считаю, что идеи Бога и Царя давно изжили себя, дядя... Вот. Простите.

Еще пару секунд смотрел на него владыка протрясенным взором, потом только и смог простонать: - Тишенька, и ты тоже...

Он попытался подняться... и тут же - Тихон закричал - владыка без чувств рухнул на пол. Прибежавший на крик отец Игнатий, ничего, конечно, не слышавший из их разговора, почему-то кинул на Тишеньку сердитый взгляд, прежде чем броситься владыке на помощь... Тихон заплакал.

В себя владыка так и не пришел.

С мучительно-горьким чувством вины, зная, что нескоро теперь освободится от этого чувства, Тихон попросил отдать ему предназначенное наследство - Казанский образ Богоматери и портрет Государя, что и было исполнено.

Взять-то их Тишенька взял, но, домой привезя, упрятал в шкаф, - ни к чему они ему вроде были, только что волю покойного исполнил...

Но вот наступило времечко... Все, что с горечью и сердечной мукой предугадывал владыка, исполнилось. Впрочем, нет, такое даже владыке не мыслилось. Да и никому не мыслилось. Никогда не думал Тишенька о каких-то испытаниях, а они себя долго ждать не заставили... Чудом вырвавшись из застенков ЧК, потрепанный и потрясенный, Тихон навсегда покинул Россию. Начались мытарства. Все познал - и голод, и холод, и унижение, ранее немыслимое. С места на место кидала его судьба.

Однажды, собирая нехитрый багаж для очередного вынужденного переезда, Тихон, нервно-раздражительный, злой на весь свет, все проклиная, кидал в чемодан свои вещи и... В руках его оказался старый Богородичный образ и портрет Императора, ныне безбожно убиенного. Тихон все время возил эти святые вещи с собой как память о дяде-архиерее, и - больше - о потерянной России, но только как память. И вот... Глянули на него грустно-кроткие, изумительно живые очи Государя. Взыскующе и одновременно матерински-любовно проник в сердце взор Богородицы... И Тихон вздрогнул. Вспомнилось живо и ясно - словно вчера это было! - потрясенное лицо владыки и голос его: "Тишенька, и ты тоже..."

Да, владыко, - прошептал побледневший Тихон, не отрывая воспаленных глаз от необыкновенных - не нарисованных! - взглядов. - И я тоже... И я - я! - сделал все это...

Он зарыдал и рухнул на колени. Молитва изливалась из души сама собой. Молитва - первая за долгие годы...

Этой ночью в поезде, увозящем его в очередное место изгнания, Тихону во сне явился владыка и благословил его...

2002 г.

http://www.zavet.ru/krohi/lit/001/004.htm